Великие Луки

Уже, оказывается, три года прошло, как делилась я с вами фотографиями В.В. Орлова со съёмок фильма «Пришёл солдат с фронта».
И вот вчера наткнулась на интересный материал о том же самом — о работе над фильмом. Это воспоминания одного из художников фильма — Александра Никитовича Толкачёва, помещённые им в книгу «17 писем А. Толкачёва к студентам».
Текста много, пыталась сократить да плюнула. Впрочем читается легко, так что предлагаю вашему вниманию невероятно яркий образчик того, как снимали фильмы в советское время.

…Март 1971 года. Первые съёмки первого «взрослого» фильма режиссёра Николая Губенко и оператора Элизбара Караваева — «Пришёл солдат с фронта». Дебют. Губенко ещё нет 30-ти. Караваев чуть постарше. Они только что окончили ВГИК. При них и при художниках-постановщиках — Ипполите Николаевиче Новодерёжкине и Сергее Петровиче Воронкове — я, ещё не сделавший даже своей дипломной работы, в качестве художника-декоратора и художника по комбинированным съемкам. Вся картина снималась в экспедиции, в которой я пробыл восемь месяцев, начиная с раз метки мест для строительства декораций и заканчивая их разборкой после съёмок. Это была самая длинная экспедиция, и, пожалуй, самая главная школа моей жизни в кино. Расскажу об одном эпизоде, несомненно, прибавившем мне опыта и понимания неоднозначности бытия.

Объект «Кладбище». Начало сцены в режиссёрском сценарии выглядело так:

Зима уходила. Объекта не было. Понятно, что на настоящем кладбище снимать эту сцену по ряду причин невозможно. Кресты, лавочки, деревянные оградки были изготовлены заранее в столярке «Мосфильма». Место для декорации нашли довольно быстро и удачно — чистые бесконечные дали с полями и перелесками, и близко от асфальтированной трассы, что удобно с производственной точки зрения. Не было только дерева — «сухой ветвистой берёзы», которую, вдобавок, Губенко за думал заменить Огромным Ветвистым Деревом. Его не было нигде. В окрестностях Великих Лук, где мы снимали, сплошь — мелколесье. Но отступать от задуманного в те времена было не принято.

Вдвоём с зам.директора Виктором Ивановым (с которым впоследствии долгие годы дружили вплоть до его смерти в 2003-м году), расспрашивая всевозможных людей, мы нашли подходящее дерево километрах в 50-ти от намеченного места съёмки. Это было, в самом деле, Огромное Дерево. Оно росло в центре большого села, мощно возвышаясь над всей действительностью и служа неким маяком-ориентиром на много вёрст окрест. Этот исполин, пережив разные революции и войны, будучи полон сил в ожидании своей двухсотой или трехсотой весны, не мог знать, что мы — его смерть…

Честное слово, я очень хотел, чтобы нам не разрешили валить это уникальное творение природы. Но Виктор Леонидович, единственный член КПСС в съёмочной группе, собрав в конторе всех совхозных руководителей, с коммунистическим напором убедил их, что без этого дерева фильм не состоится, советская культура зачахнет и наступит «кирдык» всему советскому кинематографу, а потом — и народу. Руководители посредством местного радио быстро согнали народ в клуб, где в доходчивой форме призвали жителей не препятствовать нашей, необходимой с идеологической точки зрения работе, а парторг совхоза вдобавок рассказал им о сложной международной обстановке. Народ безмолвствовал…

Ранним утром следующего дня, проведя накануне серьёзную подготовку, мы мощной колонной выдвинулись по направлению к обреченному гиганту. Серьёзность наших намерений подчеркивалась характером машин, составлявшим эту кавалькаду. Впереди шла машина ГАИ с мигалкой и хорошими ребятами; за ними катились мы с Виктором на мирной «Волге»-такси бледно-салатового цвета; следом подпрыгивал на ухабах милицейский «бобик-канарейка»; следом ехали в своей специальной машине специалисты-лесорубы, вооруженные до зубов и не знающие жалости к природе; следом тряслись на ржавом «УАЗике» «алканавты»-землекопы, снабжённые ломами, лопатами и другим шанцевым инструментом; следом рычали два автокрана, героически сорванные Виктором со строек коммунизма для работы на ниве искусства; следом телепалась автовышка с телескопическим подъёмником; следом — аварийно-ремонтная бригада на двух спец-грузовиках с поднимающимися платформами; следом тащился самый большой и мощный трейлер, существовавший об ту пору в Великих Луках; замыкала колонну ещё одна машина ГАИ с мигалкой…

Оглядываясь на изгибах трассы на эту железо-механо-человеческую мощь, я был терзаем разновысокими мыслями и чувствами. Мою двадцатичетырёхлетнюю грудь распирало щенячье ощущение собственной значимости — мой каприз привёл в движение такую страшную силу. Помните, у Пушкина: «…вдруг слабым манием руки на русских двинул он полки»? Мы и в самом деле двинули наши «полки» на наших, на русских, на псковских-«скобских». И мне до слёз, до комка в горле было жаль Дерева, жаль людей, которым я своим «манием руки» надолго сделаю больно. Ведь могу же я, могу сберечь и это Дерево, и покой этих людей! Ну, не нашли бы мы этого уникального Дерева, ну, не дали бы нам его спилить… Мало ли можно найти оправданий-объяснений?.. А кадр ведь можно построить и иначе, чуть иначе будет выглядеть сцена… Кто сказал, что будет хуже?.. Кто сказал, что только так, а не иначе?! Тогда я еще не знал, что жизнь важнее, чем искусство. В этом много позднее меня почти убедил Вадим Абдрашитов. Тогда же я делал много глупостей, безоглядно лез куда угодно и делал чёрт-течто ради хорошего кадра…

А что если остановить это «нашествие» и распустить всю эту «банду»? Ведь могу? Могу. Нет, уже не могу. Каприз № 2 — не дать погибнуть Дереву — не имеет права быть. Съёмка пренепременно состоится завтра! Так что, не воображай себя полководцем, не примеряй бутафорские маршальские погоны, утри сопли и, с мечтами о звёздочке младшего лейтенанта, любыми способами завоюй с твоими случайными разношерстными бойцами эту маленькую высотку. По пути мы с землекопами заехали на будущее «Кладбище». Я дал им рулетку и задание выдолбить «могилу» для Дерева (шириной — 1,1х1,1 м, глубиной — 1,8 м), и мы уехали, сказав напоследок, что дожидаться нашего возвращения не обязательно, и они могут уехать, выполнив урок. (Я тогда ещё мало был бит за свою доверчивость).

Баррикад вокруг Дерева не было, митинга — тоже, хотя народу «кучковалось» достаточно много. Хлеба-соли с самогоном тоже не было, но и вилы-косы, слава Богу, отсутствовали. Времена были построже, народ — подисциплинированней, и к милиции относился он поуважительней.

Наши бойцы-специалисты, увидев Дерево, сразу засомневались в успехе нашего предприятия. Один из крановщиков заявил, что его кран перевернётся от такой тяжести, а водитель трейлера заверил, что не довезет такую махину до места. Пришлось брать командование на себя, пока ропот ещё не перерос в отказ. Нам удалось обхватить Дерево тросами от кранов с неудобной для этих целей телескопической вышки, на глаз прикинув будущие непредсказуемые нагрузки. Лесорубы завели бензопилу, и… через короткое время все местные атеисты стали верующими — безотказная «Дружба» глохла даже от пробного прикосновения цепи к коре Дерева. Народ крестился… День уже клонился к западу… Становилось тревожно… Народ роптал и зубоскалил… Лесорубы пытались наладить ранее безотказную «Дружбу»… Какой-то древний дед со слезящимися глазами рассказывал мне, как он пацанёнком играл под этим деревом. Дед откровенно плакал. Наконец, пила взревела. Цепь вгрызлась в тело Дерева и лопнула. Не подумайте, что все эти сцены были немыми. Эмоций со всех сторон было предостаточно, правда, характер слов не отличался многообразием.

Наши лихие дровосеки от отчаяния вынули из своих запасов ржавую от забвения так называемую «Дружбу-2» — обычную двуручную пилу. Я попросил Виктора поспрошать у народа, не расположенного к дружбе с нами, нет ли у кого исправной «Дружбы», ибо нелепость попыток «взять» такое Дерево обычной тупой пилой была очевидна — длина полотна «двухручки» была не больше диаметра Дерева. Впрочем, её всё равно вскоре насмерть заклинило из-за отсутствия должного развода. Суров русский народ в глубинке, но отходчив и беззлобен. Кто-то, сжалившись над нами, притащил сверкающую «двухручку» с более длинным полотном, и, отстранив облажавшихся «дровосеков», крестьяне просто и деловито преподали урок городским раздолбаям. Клянусь, до момента такой наглядной смычки города и села я ещё лелеял тайную трусливую надежду на наше фиаско, после которого я, вернувшись в гостиницу, паду ниц перед Губенко и, обхаяв недотёп-лесорубов, уговорю его снимать объект без Дерева, а оно по весне затянет свои раны и еще очень долго будет приносить пользу и радость своим односельчанам. Не случилось. Землепашцы-доброхоты напеременку проворно опоясали Дерево глубоким пропилом. Дерево-Исполин уже почти не сопротивлялось. А тут и Виктор Леонидович привёз мужичка с исправной «Дружбой»…

Вскоре Исполин громко крякнул и, поворачиваясь и меняя центр тяжести, повис на тросах. Слабосильный кран клюнул стрелой и некрасиво и резко задрал зад. Народ шарахнулся врассыпную. Мощный кран рычал и скрипел всеми сочленениями, но вес, кажется, держал. Исполин не сдавался и норовил сделать кувырок, едва краны пытались оторвать его от его естественной опоры. Началась трудоёмкая и опасная работа по перемещению тросов. Наконец, человеческая воля победила. Укладывали покойного Исполина на платформу трейлера, как и положено, «ногами» (т.е. — комлем) вперёд. Одна из ветвей, толщиной с моё тогдашнее туловище, громко хрустнула и легко слома лась — земное притяжение демонстрировало свою силу. Более тонкие ветви и сучки трещали, как дрова в костре. Свежие сломы светились в наступивших сумерках. Раскрепили, привязали тросами тело Исполина к платформе трейлера, попрощались с поредевшими опечаленными аборигенами, тронулись, помолясь, в путь…

Крона Исполина загребала снег по обеим обочинам дороги, и я с ужасом понимал и видел, что ущерб красавцу-Дереву при транспортировке будет колоссальный. Выползли на трассу. Головная машина ГАИ усверкала далеко вперёд загонять встречные машины на дороги, перпендикулярные трассе. Гаишники арьергарда сдерживали наивных попутчиков, желающих нас обогнать. Ребята из аварийно-ремонтной бригады, едущие впереди трейлера, отыскивали в темноте и резали провода, идущие поперёк трассы, а после проезда Исполина восстанавливали их. Таких остановок по техническим нуждам было штук 5. Тогда трассы не были сильно загружены, особенно второстепенные, особенно в это время года и суток, но мы собрали за собой несметное число машин.

Близко к полуночи доехали до места. Но вместо радости напало чудовищное отчаяние и объяло ощущение ужаса. Сейчас уж не вспомню, в каких выражениях и что я обещал оторвать у землекопов, увидев «могилу» для Исполина, но Виктор тогда получил от меня за них сполна… Зря я подарил этим уродам рулетку! Ширина ямы явно не дотягивала и до 1 метра и, имея явно коническую форму, больше походила на воронку, наполовину заполненную талой водой. Прощупав каким-то дрыном дно этой воронки, я убедился, что глубина составляет максимум 1 м. Это был мат. В шахматном значении этого слова. (О мате словесном я умолчу). Ужас, который я испытал, невозможно описать. Все, все усилия были напрасны! Два безответственных урода угробили всех и вся! И во всём виновата моя доверчивость!

Представляете картину?! Чисто поле! Глубокая ночь! Тьма египетская, сгущаемая четырьмя парами фар, хаотично освещающими небольшую площадку, в центре которой какая-то ямка-лунка, вокруг которой шесть грязных мужиков, злых, ничего не жравших с самого утра, что-то громко обсуждают. Ясно, что ничего не получится — темень, мёрзлая земля и слякоть, инструментов нет никаких, яма мала и заполнена водой. Но русский мужик — голодный и злой, грубый и легкоранимый, наплевательски относящийся к себе и самолюбивый — наш русский мужик идёт до конца. У одного из водителей нашёлся очень тупой топор, и он начал обтесывать им комель Дерева. Другой достал ведро, привязал верёвку и стал вычёрпывать воду из ямы. Это был, конечно, мартышкин труд, но динамика как-то подпитывала жизненные силы и призрачные надежды.

Шанс на спасение появился в виде двух фар, явно приближающихся к нам от трассы. Спасителем оказался таксист, которого прислал к нам Коля Губенко с двумя бутылками водки, батоном варёной колбасы и буханкой хлеба. Режиссёр, не дождавшись нашего возвращения, и, понимая, что мы застряли где-то на объекте, вызвал такси, снабдил таксиста провиантом и отправил в разведку. (Надо бы, спустя сорок лет, спросить у Николая Николаевича, где он тогда достал всё это среди ночи?). Таксист вызвался помочь, и примерно через час привез из своего гаража разный инструмент. Пайка-привет от Губенко умножила наши силы, как физические, так и моральные — нас помнят, нас любят, на нас надеются…

К 4-м утра мы, грязные донельзя, уже были в гостинице. Губенко ждал нас, и мы отметили нашу героическую победу. Утро было солнечным. Дерево стояло! Мужики привезли ящик с «грачиными гнёздами», кресты и другие заготовки для «Кладбища». «Гнёзда», изготовленные мосфильмовскими бутафорами, оказались похожими на «терновые венцы» или лохматые бублики. Приехала та же вышка с вертикальным подъёмом люльки, которую невозможно было переместить под нужные ветви Дерева. Кто-то умудрился запечатлеть меня за этой в прямом смысле высокохудожественной работой.

На этой, чудом сохранившейся фотографии видно, как я пытаюсь имитировать гнёзда из пучков хвороста, привязывая их не туда, где им положено быть по правде жизни, а туда, куда можно дотянуться. С высоты своего положения я вдобавок умудрялся руководить установкой кладбищенских крестов. Далее предстояло затонировать-постарить кресты и сломы на ветвях Дерева. Для чёрно-белого кино самыми ходовыми красителями тогда были сажа и мел, которые привозились со склада «Мосфильма» в бумажных мешках. Мешки, естественно, всегда рвались при транспортировке и погрузках-разгрузках, и многие члены группы недолюбливали маляров и художников… А теперь представьте — зима, мороз, ветер… …пригревало солнышко, по разъезженной до грязи земле струились ручейки, мужики городили «кладбище», я, закончив вить гнёзда, готовил к работе краскопульт…. Привязав к шлангу с разбрызгивающей головкой длинную палку, я с люльки-вышки орошал-опрыскивал Дерево любимой сажей. А водитель автовышки внизу качал насос, нагнетая краску в шланг и матерясь на чёрный дождь, моросящий и на него… Лицо, которое тоже кто-то сфотографировал, когда я слез с вышки, вы можете разглядеть.

Его впоследствии даже удалось отмыть, руки — тоже, а вот одёже настал «кирдык». Но мы всё успели сделать до приезда группы. Мы даже умудрились «высоко-художественно» установить подпорку из той толстенной ветви, которая обломилась при погрузке, ибо устойчивость нашего Исполина не внушала доверия. Группа дружно и добродушно смеялась над моим видом, не обратив никакого внимания на декорацию и ничего не подозревая об опасности, которую таило в себе огромное Дерево. Кто-то из осветителей уже норовил оттащить в сторону мешавшую проезду лихтвагена подпорку, сочтя её за естественно обломившуюся ветвь. Всё шло своим чередом — группа бесцельно месила грязь, топчась на площадке, рельсы уложены, аппаратура установлена, артисты одеты и загримированы… Усилившийся вдруг ветерок покачивал гнезда на ветках Дерева. Я молил Бога, чтобы оно устояло и не накрыло всю съёмочную группу…

…Следующим утром, когда группа ещё отсыпалась в гостинице, мы с Виктором дремали в машине, везущей нас на следующий объект. Водитель толкнул меня и кивнул головой влево. Я взглянул в сторону кивка и оцепенел — Дерева не было! Так, молча, мы и проехали. Отойдя от пережитого, мы решили заехать туда на обратной дороге. Не заехали. Не заехали и на другой день, и на третий… Другие заботы отодвинули любопытство. Я и поныне благодарен Богу и судьбе, что ТОГДА ВСЁ ОБОШЛОСЬ. А останки рухнувшего Исполина, может быть и теперь ещё не стали землей…

А объект «Кладбище» с загубленным красавцем-Исполином в картину так и не вошёл — структура картины при окончательном монтаже вынудила убрать этот эпизод. Подобные «рабочие издержки» бывают у всех режиссёров почти на каждой картине…

Вот так…