Великие Луки

И снова про Санники или лучше так

А тут случилось чудо. Из серии «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Мамулю мою положили в кардиологию. Она разговорилась с соседками по палате, в разговоре всплыли Санники, и оказалось, что восьмидесятишестилетняя бабушка Оля может многое поведать о трагедии в Санниках и Малиновке.

Букв будет много. Расшифровка диктофонной записи.

-Зовут меня бабушка Оля. Фролова Ольга Тимофеевна.
-Утром где-то застрочил пулемет. Мы говорим: Откуда это? В лесу, никого нет, пулемет стрекочет. А там женщина бежит, говорит, горят Санники. А (фашистов) привел наш полицай, с Овсищ. Людей в сарай заперли, других поставили в ряд расстреливать. Одна жИва осталась с нашей деревни. Она повалилась как-то вперед, звали Надя, умерши она уже. Их было две сестры. Одна погибла, вторая вот осталась. Говорит, ходили по мне, вся в крови. А у моего крестного ребенок остался, его убили, а ребенок остался, полтора года. А вторая девочка понесла почту в деревню Белый камень, та тоже жива осталась. Крестный мой пришел с армии по ранению и погиб, в лесу нашли мертвого. Он от расстрела убегал, а его догнали и возле леса застрелили. В Малиновке всех расстреляли, а в Санниках сожгли живьем. Дорога с лесу прямо в Малиновку, а потом они пошли в Санники. Женщина одна, в Решетково жила, папка с войны с гражданской еще, она знала язык, эстонский. А тут 4 дома стояли, большие такие, в них жили беженцы. Они подъехали (каратели), она с ними заговорила. Они спрашивают, откуда язык знаешь, она сказала, и бросили их, не расстреляли. А потом пошли назад, этой же дорогой. Ай, я плохо рассказываю, непутно. Дом стоял, откуда они входили с лесу, девочка там была оставши, живая. Говорит, заходят в дом, я, говорит, к ним в ноги кланяться, не трогайте меня, не трогайте. ушли. За сеном ребят отправили на подводе, в Санники. Погибли там, 26-27 года, как и я. Такой стон стоял, расстреливали их. Ужас.

— А после войны в Решетково привезли одного, который в Санниках участвовал, в расстреле и поджоге, латыш. Привезли на тракторе, дорога плохая была. Он узнал опушку леса, откуда они входили. Вот суд над ним был, наш председатель ездил. Не знаю, сколько ему дали…

Ой, какая ж страсть это, живым гореть.

— Жила я с мамкой и сестрой в Лакнихе. Первый раз немцы приехали вечером на велосипедах. Мы в огороде были. Смотрим — это ж немцы! Ну, они просто проехали, в деревне немцы не стояли. Если б наш полицай не привел карателей, там бы ничего не было. Были только партизаны. Жителей и расстреляли за помощь партизанам.

— Наши в разведку пришли к церкви в Низовичи. Одного застрелили, а второго перевязали, положили в телегу, отвезли в деревню. Бабы выходили его.

— Женщины работают на поле, немцы едут. Остановились, в бинокль посмотрели, видят, что работают, не тронули.

— Карательный отряд был. Мы рядом с партизанами жили. Пришли к нам, кто-то им про партизан сказал. Приходят к нам. переводчик, врач, начальство их. А сестра моя сидит на кровати, рука завязана тряпкой. Разбинтовали, переводчик спрашивает, не раненая ты? Мази наложили на руку, перебинтовали, велели три дня не развязывать. Когда развязала — как ничего не было. Ай, немцы всякие были…

— Народ собрали на пруду, допрашивали, ездят тут партизаны? Все молчат. Потом одна женщина говорит: ездить — ездили, но ни к кому не заезжали. Тогда переводчик говорит: «Молите бога, что так, не то всю деревню спалим». Женщину эту забрали в закрытую машину к немцам, увезли. А троих ее детей в другую деревню, одних. Ее повесили. В Сокольниках или Насве…

— А потом нас бомбили. Я уже к тому времени на работу пошла. Смотрим — самолеты летят, смотрим — немецкие, знаки немецкие. Они не высоко летели. И давай бомбить. 12 самолетов над одной деревней. Много погибло мирного населения. У нас жило два брата, военные. Они только собрались на уколы в Гороховье идти к штабу. Один брат погиб. Смотрю, ноги только полетели в лес. Всего повидали, всего.

— В Малиновке, на этом месте (расстрела) окровавленном долго трава не росла. Бегали мы смотрели. В Санниках людей согнали в сарай, сожгли, и все жилые постройки сожгли. После расправы немцы ушли. Если бы полицай их не привел, в эти деревни немец бы и не пошел.

— Когда мне было 17 лет окопы копала. Эвакуировались мы в Иваньково, осенью 42. Кто где был. В Марипчелках наших много было, померло много — тифом тогда болели.

После войны люди вернулись, шалаши построили, жили в шалашах. А солдаты вернулись с войны, на могилочки сходили, веночки положили, помянули, не остались.

-В Решетково после войны был леспромхоз и начальная школа, клуб, магазин, пекарня. А Малиновка и Санники так и все. За памятниками ухаживали ученики, бывало, городские приезжали, каждый год ходили… А последнее время забросили.

-5 июня 1945 года попали в Германию, за скотом. Приехали на границу, 5 дней мы прожили на границе, пока пришел пропуск. Приехали в немецкий город, разбитый весь. Там девки из Белоруссии, из Рязанской области согнаны, они с нами скот обратно гнали. Пригнали скот в Новосокольники, гнали пешком. Ой, красиво в Германии. Дороги такие, асфальт! Полгода шли. Зато сыты были. Коровы телятся, коров подоим, молоко перегоним, масло бьем. Интересно было. Ночевали по очереди. Дежурили. В Белоруссию приехали, в баню сходили. Председатель с нашей деревни был. С Катькой загулял. Она потом родила.

Вот такой рассказ. Бабушка очень переживала, что не умеет по-книжному, гладко рассказывать. А мне было так интересно слушать, что даже расстроилась, когда она сказала, что больше ничего добавить не может.
Я в некоторых местах, в скобках от себя добавила уточнения. Ольга Тимофеевна сетует, что отлично помнит те страшные времена, а то, что произошло на днях — забывает. Прекрасная бабулечка. Удивительный рассказчик. Жаль, что не могу передать вкус ее речи, то как быстро сменяются интонации, когда она то почти плачет, а потом смеется. Здоровья ей, заботы и любви близких.