Великие Луки

21 сентября 1940 года по случаю начавшейся в Советском Союзе призывной кампании газета «Великолукская правда» представила читателям местное «Достойное пополнение» ‑ двух призывников Г. Никитина и М. Шейдина, опубликовала их фотографии и сообщила: «Тов. Никитин – стахановец колхоза им. Сталина, Свинкинского сельсовета, тов. Шейдин окончил среднюю школу по всем предметам на отлично».



Рисунок 1. Михаил Шейдин (справа).

Нас заинтересовал второй из героев заметки. Его фамилия встречалась ранее в статье «Еврейская община Великих Лук и ее деятели», опубликованной в альманахе «Еврейская старина» №10 за 2003. Удалось выяснить довольно много подробностей жизни М. Шейдина, в том числе, интересных в историческом плане, особенно в связи с приближающейся годовщиной трагического начала Великой Отечественной войны.

Михаил Янкелевич Шейдин родился в Великих Луках в 1922 году. Его родители ‑ коренные великолучане. Отец ‑ Янкель Ерухимович Шейдин (1894 – 1966) рентгенолог, внук упомянутого в нашей прошлой статье приказчика Симона Шейдина, впоследствии купца 1-й гильдии. Мать – Рохель Менделевна Ягудина (1891 – 1962) работала в Великих Луках зубным врачом. Она внучка Абрама Мовшевича Ягудина, первого старосты еврейской общины города.

В Великих Луках Миша учился в средней школе № 1. Это была старейшая городская школа, вплоть до 1939 года располагавшаяся в здании бывшего реального училища. Школа была образцовой, с очень сильным составом преподавателей. При ней действовали многие кружки: драматический, хоровой, краеведческий, литературный. Миша записался в фото кружок, который вел Малышев, брат наркома тяжелого машиностроения Вячеслава Малышева. Увлекался Миша и почтовыми марками, в те годы немногочисленными и исключительно красочными. В седьмом классе, как почти вся молодежь того времени, он вступил в комсомол. Коммуникабельность Миши, его живой характер, прекрасная учеба, инициативность нашли общее признание соучеников: его дружно избрали комсоргом школы.

В предвоенные годы особенно интенсивно и довольно грамотно велась допризывная подготовка. В школе работали военно-спортивные кружки: парашютный, стрелковый, радиотехнический. Шла сдача норм на значки «Готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок», «Готов к санитарной обороне». Во всем этом Миша был заводилой.

Весной 1940 года он окончил среднюю школу. Диплом с отличием давал право на поступление без экзаменов в любой институт. Но мечте Миши о высшем образовании сбыться не удалось. Вышел указ, что все выпускники десятых классов должны отслужить в армии, не поступая в вузы.

Дальнейшее в 1984 году рассказал автору Дмитрий Викторович Лейкин, одновременно с Михаилом окончивший с отличием школу, его, одноклассник, друг с пятого класса и затем однополчанин:

«Мы с Мишей ожидали призыва с июля по октябрь. Стояло лето. В институт поступить нельзя. Серьезных сердечных увлечений у Миши тогда не было, да и позже в армии писем от девушек он не получал. В Доме Красной Армии, где ныне обосновался Великолукский драматический театр, была настоящая биллиардная. Коротали время в ней, крепко заразившись этой увлекательной игрой.

В октябре 1940 года призвали пять великолучан, в том числе нас двоих. Из пяти новобранцев мы двое были со средним образованием, остальные окончили семилетку. Нам объявили, что зачисляемся в военно-топографический отряд (ВТО). Мишу назначили старшим, вручили ему документы и направили в отряд. Во второй половине октября мы погрузились в эшелон, идущий на Витебск. В Великих Луках нас на вокзале провожали мои родители. Мишиных не было. Когда наши части в июне вошли в Прибалтику, его родители были направлены в Либаву,

Прибыв в Витебске, явились в военную комендатуру. Комендант сказал: «Догоняйте свой отряд. Он передислоцирован в Каунас». Ехали через Вильнюс. Там делали пересадку на Каунас. Граница еще была закрыта.

В Литве использовались их деньги – литы. Армия сохраняла литовскую форму, но знаки отличия уже были наши. В Каунасе застали только хвост отряда, пять-шесть человек младшего комсостава. Нас разместили в классах школы, в которой раньше располагался отряд. Спали на соломе. Одеты были по-прежнему в гражданское. Нам выдали по 7 литов на человека. Мы походили по городу. Снабжение местных жителей было очень хорошее: полно продуктов и промтоваров, что нам было в диковинку. Жили там очень хорошо. Я приобрел складной нож со многими лезвиями.

В Каунасе пробыли неделю. Пришел приказ, по которому нас под командой сержанта направили к месту дислокации отряда в Поставы Гродненской области. Там обмундировали и поселили на окраине города в двухэтажном здании польской гмины (нечто вроде нашего исполкома). Рядовых в отряде было человек тридцать, из них первогодков около двадцати. Примерно такое же соотношение призванных из Ржева. Мы считались отдельной частью – 16-м взводом ВТО. Командир – майор, начальник штаба – тоже майор. В части было много сержантов-техников, офицерский состав – инженеры, взятые из резерва.

Вся местность картографировалась заново. Велась ее аэросъемка и топографическая съемка. Результаты сверялось, и изготавливались карты. Лето работали на местности, но нам это плохо давалось, зимой учились в классах. Проходили курс молодого бойца. Иногда нас приглашал командир. Он сверял аэросъемку с топографической, а мы, по его указанию, записывали: квадрат такой-то исправить то-то, следующий квадрат ‑ то-то. Готовили из нас топографов. Даже предложили поступить в топографическое училище. Но мы с Мишей отказались, так как хотели отслужить положенные три года и поступить в институт. В основном несли караульную службу. Стояли на посту у входа в здание или охраняли склады отряда. Было три поста. На каждый требовалось четыре человека в сутки, так что стояли на посту подолгу.

В феврале 1941 года пришел приказ: всех имеющих среднее и незаконченное высшее (были и такие) образование откомандировать в топографические взводы при артиллерийских полках. Нас направили в топографический взвод, но когда прибыли в полк, попали в учебную батарею из четырех орудий, так как в полку был некомплект личного состава. Нас стали готовить на младших лейтенантов запаса.

Это был 262 корпусной артиллерийский полк, располагавшийся в Белостокском выступе, рядом с железнодорожной станцией Бельск. Но на ней мы ни разу не были. На вооружении полка были гаубицы на тягачах – новая тяжелая артиллерия. Гаубицы, половина 152 мм и половина 156 мм, различались только калибром и по внешнему виду были почти одинаковы. Снаряд весом 30 кг. Тягачи Челябинского тракторного завода на гусеничном ходу. Полк состоял из трех дивизионов по две батареи в каждом, в каждой батарее четыре орудия. Наша вторая батарея первого дивизиона считалась учебной. Остальные учебными не были.

Формирование полка продолжалось февраль, март и апрель. Офицеры были молодые, только что из училищ, или такие, от которых хотели избавиться в других полках. Командир полка – майор, только кончивший военную академию. Располагались в лесу. Занятия, довольно солидные, проводились каждый день. Миша был наводчиком, я заряжающим у того же орудия. Полная прислуга на одно орудие 12‑15 человек. У нас прислуги было в наличии лишь 8 человек. Во всем полку сохранялся некомплект личного состава, поскольку формирование продолжалось.

В ВТО мы носили обмотки, в артиллерийском полку нам выдали кирзовые сапоги и буденовки.



Рисунок 2. Дмитрий Лейкин (слева) и Михаил Шейдин. 26 января 1941 года.

Жили в землянках. Весь наш дивизион – в одной землянке. Условия, как фронтовые: мокро, холодно, питание очень плохое, тогда как в ВТО было очень хорошее. В землянке очень шумно. В ближайшие поселки ни разу не выходили. По сравнению со службой в ВТО – небо и земля. Тяжело привыкали к этому. Караульная служба, правда, была реже, так как народа было больше.

Так прожили до весны, а в конце апреля или начале мая нас перебазировали на постоянное место формирование в местечко Тыкоцин. Туда ехали своим ходом, на колесах, минуя окраинами Белосток. Население в Тыкоцине ‑ половина поляки, половина евреи. Полк целиком разместили в польском монастыре. Учения продолжались.

Примерно около этого времени были случаи перехода границы большими бандами диверсантов. С ними воевали пограничники. Иногда к пограничникам подключались другие воинские части, но мы в таких боях ни разу не участвовали. Знали о них только по слухам.

На зимней квартире в монастыре пробыли недолго. Нас вывезли в летние лагеря, расположенные западнее, ближе к Ломже, около железнодорожной станции Червонный Бор, так как там находился знаменитый Ломжинский полигон. Штаб 10-й армии, в состав которой входил наш полк, находился в Белостоке.

Наш лагерь разместился в хвойном лесу неподалеку от местечка Замбров, у шоссе Замбров – Ломжа. Летние лагеря – это палатки и небольшие землянки. Мы, личный состав орудия, спали на нарах в землянках. В Замбров строем ходили в баню.

Занятия продолжались весь май и начало июня. Мы периодически выезжали на Ломжинский полигон. Там учились отрывать окопы для орудий и личного состава, вели учебные стрельбы. Готовили нас форсированно. Занятия шли целый день, уставали дико. Питание скудное и однообразное, в основном из концентратов: гороховый суп и пшенная каша, с тех пор всю жизнь у меня к ним отвращение.

Вечером 21 июня в лагерь приехала кинопередвижка. Посмотрели фильм прямо на открытом воздухе и пошли спать в земляники. Я спал рядом с Мишей. Ночью проснулся, показалось, хочу в туалет. Было раннее утро, часа четыре или чуть больше. Слышалось какое-то стрекотанье, позже выяснилось, что выстрелы. Возможно, проснулся от этого необычного звука.

Полевой туалет находился по другую сторону шоссе. Пошел туда. Миновал дневального, караул. Когда переходил шоссе, надо мной очень низко пролетел наш самолет. Мне показалось, что он горит, но спросонья я этого толком не разглядел. Потом оказалось, действительно был сбит наш самолет, который спланировал и сел. Летчик спасся.

Слышалась какая-то отдаленная трескотня, но что это война, не верилось. Дневальные спокойно ходили. Я вернулся в землянку, снял сапоги, лег, но брюки почему-то снимать не стал. Миша проснулся. Я с ним поделился, что слышатся вроде выстрелы, что самолет, кажется, падал. Он сказал: «Видимо ученья идут». Я согласился: «Наверняка, учения».

Мы лежали еще около часа, но уснуть не успели. В землянку вбежал командир расчета, подал команду «Боевая тревога, в ружье». Предупредил, чтобы брали шинели, вещмешки, забрать все, кроме постелей. Побежали к орудиям. Водители уже заводили тягачи.

Корпусные орудия придаются другим частям. Наше тоже было придано, какой-то части, номера не помню. Была команда – занять оборону на определенном участке. Мы начали выезжать на шоссе. Поехали в сторону границы. Где-то между пятью и шестью утра миновали по окраинам Ломжу и проехали еще несколько населенных пунктов. Навстречу на велосипедах, лошадях, больше пешком уже шли беженцы из местного населения. Высоко пролетали самолеты, но на нас никто не нападал. Никаких разъяснений не было, но мы догадывались, что началась война.

Прибыли на указанное место. Это все было в районе Ломжинского полигона. Начали копать окопы, маскировать орудия. Копали до темноты. Было тихо. 22 июня в бой не вступали. Или пограничные части удерживали границу или враг не атаковал на этом участке.

Ночь провели около орудий. Было не до сна, не до еды. Ее подвезли не вовремя, да и аппетита не было. Поняли, что это настоящая война. Снарядов было мало, лишь те, что привезли с собой на прицепе. Так прошла ночь.

Утром 23 июня начались бои. Фашисты пошли в атаку. Наше ближайшее к границе местечко Кольно несколько раз переходило из рук в руки, и было полностью снесено артиллерийским огнем. Мы находились примерно в тридцати километрах от границы. Могли стрелять дальше, чем на тридцать километров, и соответственно располагались. Стрельбу корректировали артиллерийская разведка, выдвинутая далеко вперед, взвод управления и связисты. Наше орудие стояло возле шоссе от границы на Ломжу. С утра по нему стали отходить обозы передовых частей.

Стрелять начали сразу, как рассвело, примерно между четырьмя и пятью утра и так до 12 дня. Стреляли не очень часто, так как было мало снарядов. К этому времени наши, видимо, отступили от границы, и немецкие средние танки двинулись колонной по шоссе. С дистанции 800 – 1000 метров мы стали стрелять по ним прямой наводкой, хотя гаубицы для этого не предназначены. Наши орудия били очень точно. Бой с танками вела одна наша батарея. Миша как наводчик и второй номер осуществляли прицеливание, потом наводчик дергал шнур, следовал выстрел. Грохот был неимоверный. Я был заряжающим, было ужасно тяжело. При прямой наводке сразу видно есть результат или нет. Если танк продолжает двигаться, значит промах, попали – танка нет на шоссе. Мне кажется, что наше орудие попало в один танк, но так как одновременно стреляло четыре орудия, доказать, что попали именно мы, трудно. Главное, что в результате нашей стрельбы танки, которых впереди никто не сдерживал, отошли назад.

Нам поступил приказ сменить огневую позицию. Когда снимались, оставалось по четыре-пять снарядов на орудие. Снимались сравнительно спокойно. Перевели орудия в походное положение, что не так быстро, и поехали обратно в сторону Ломжи. Ее обходили стороной во второй половине дня. На новую позицию шли колонной из четырех орудий. Пехоты рядом не было. У каждого из нас только винтовка. Касок не было.

Когда, минуя стороной Ломжу, перешли на грунтовую дорогу на нас на открытом месте внезапно налетели три немецких штурмовика и начали косить нас из пулеметов. У дороги был лишь мелкий кустарник. Под обстрелом все бросили орудия и тягачи и кинулись врассыпную в кюветы. Штурмовики сделали еще и по второму заходу. Потом улетели.

Когда после обстрела мы поднялись, командир орудия начал проверять личный состав. И тут выяснилось, что в расчете есть один раненый, а Миша убит. Пуля попала ему в затылок. Комсорг взял у него комсомольский билет, письмо и зачетную книжку. Как оказалось, я лежал близко от него. В целом потери батареи: три человека, и несколько раненых.

Погибших хоронили на месте гибели, прямо рядом с дорогой. Братская могила: шинели вниз на дно и шинелью накрыли погибших. Залпов при похоронах не было, было не до того. Соорудили сверху холмик. Командир, возможно, сделал на карте пометку, а может и не сделал. Так на второй день войны кончилась Мишина жизнь. Все мы были в подавленном состоянии, и на мне его гибель очень сказалась.

На следующий день мы попали под бомбежку. Тягач вышел из строя, и из-за этого мы потеряли и орудие. В дуло забили кувалдой ствол дерева, затвор выкинули в болото. На следующий день мы стали пехотинцами.

10-я армия располагалась в Белостокском выступе, и немцы срезали ее с двух сторон. На второй день войны мы уже были в окружении. Я потом встретил всего двух человек из 10-й армии, вышедших живыми. Армия, попав в окружение, пробивалась и почти полностью погибла в районе Минска. Меня под Барановичами ранило в ноги, и на этом моя армейская служба закончилась. На нас раненых натолкнулись крестьяне, спрятали в стоге сена. Привели военврача, одетого уже в гражданское. Он оказал помощь. К осени нас распределили по хатам, жили то у одной, то у другой бабуси. Потом до 1944 года я был в партизанском отряде».

В силу гибели большинства участников боев за Белостокский выступ, их воспоминания редки. Воспоминания о действиях на этом выступе 262-го корпусного артиллерийского полка нам не встречались.